|
— Культура как фактор развития городов и регионов, каким образом
эта тема актуализирована сегодня для Вас?
Глазычев В.Л.: Сейчас у нас уже есть соответствующий
опыт, а не только желание какого-то действия. Когда мы в
2000 году с С.Э.Зуевым,
который, как вам известно, к арт-менеджменту имеет некоторое
отношение, внедряли в сознание окружного начальства идею
Европейской культурной столицы, было совершенно очевидно,
что в наших условиях простое копирование европейского образца
невозможно — ни финансово, ни организационно, ни как угодно.
Идея была вначале проста и совпадала с политической, т.к.
все, что «сшивало» воедино разбежавшихся субъектов федерации,
было на пользу. Ясно, что через культурный процесс, наиболее
быстрый, наиболее реактивный, можно сделать вещи, которые
в экономике и во всём прочем занимают годы и десятилетия.
И постепенно наша программа расширялась, она все время видоизменялась[1].
 С
самого начала мы стремились к тому, чтобы разорвать пленки, разъединившие
культуру на сектора ещё в советское время. Мы поставили задачей
втянуть университетские сообщества, (если они действительно являются
сообществами, что не факт, — скорее, однако, только в этой совместной
работе они и начинают вызревать как сообщества), местные архитектурно-дизайнерские
группы (по моей или сходной профессии это легче всего дается),
художников самого разного направления — для того, чтобы выстраивать
фестивали или марафоны культурных событий. Здесь больше работаю
не я, а мои нижегородские коллеги: Анна Марковна Гор и ещё несколько
любопытных людей; они создали центр современного искусства в Нижнем
Новгороде, и мы как бы разделили функции: фестивали остались за
ними, а я работаю больше в линии, которая пытается соединить все
человеческие силы на осмысление города, городской среды, проблем
города, проблем скуки, проблем молодёжи.
Мы пошагово втягивали в дискуссию разные факультеты, разных людей
из разных университетов. И вот это стягивание, сшивание разобщенных
блоков даёт сегодня явный результат. То, что единственный путь
— во внесении инновационного начала в городскую среду, мне очевидно.
Здесь культура в наиболее широком смысле является самым главным
двигателем.
И когда удается в этот процесс втянуть ещё и бизнес-сообщества,
которые очень осторожны, очень пугливы (бизнес обычно настроен
на то, что его просто хотят «подоить», и он будет сохранять такую
уверенность до тех пор, пока ему не будут предъявлены новые пути
решения его же задач с охватом более широкого горизонта), когда
бизнесмены начинают видеть своего потребителя как человека, обладающего ещё и культурными ожиданиями, интересами, ориентациями, — тогда
происходит крошечная революция. Вот этим я четыре года с азартом
занимаюсь с коллегами.
— Возможно ли культурный проект встроить в экономику города
так, чтобы он начал реально работать?
Глазычев В.Л.: Возможно. Вот мой самый любимый
пример, потому что он имеет «стаж», — маленький город Мышкин,
получивший уже известность, из телепередач, и не только.
Все началось в 1994 году, когда я выбрал его как один из
полигонов[2].
Но что такое был Мышкин? Прежде всего, была задача обнаружить
активное меньшинство. В малом городе это не сложно, всё
равно все всех знают, следовательно, тебе надо только выработать
минимальное доверие. Обнаружился удивительный человек —
Владимир Александрович Гречухин, тогда директорствовавший
в народном музее и «подвязавшийся» на отделе писем в местной
районной газете. Удалось провести очень любопытные проектные
семинары, на которых были выработаны целые ряды затей, хотя
всем казалось, что туризм — это дорого, сложно и далеко.
Более того, был период страшного провала, когда я
в своей книжке по городской среде извинялся перед городом
за то, что я их подставил, — потому что областные ярославские
власти, «подуськиваемые» районными властями, лишили город
городского статуса, ликвидировали городскую администрацию,
которая уж очень «раскочегарилась». Через несколько лет
я должен был опять вносить
изменения в свои извинения, потому что они вернули статус,
все снова выстроилось, и был замечательный результат: уже
в 2002 году маленький, всего 6500 человек, Мышкин имел в
десять раз больше туристов, чем соседний Углич, официально
внесенный в Золотое Кольцо. И не просто имел, а втянул в
этот процесс (и это было элементом нашего проекта изначально)
семьи, школьников, изготовляющих сувениры, торгующих этими
сувенирами, потом некое обслуживание и все прочее. На этом
наросла уже, я бы сказал, как это ни странно звучит, — «культурно-благотворительная
функция мышкинского сообщества по отношению к территории».
Потом мой друг Сергей
Зуев «завязал» самарские Кошки в ярославский Мышкин, между
ними возник презабавнейший такой вот «культурно-шутейно-музейный
контакт», и проект продолжает сегодня жить и развиваться самостоятельно.
И для меня это самое ценное, что есть во всей практике общения
с городами за, вот почти уже, десять лет.
Но и в целом ряде других мест такие «подвижки» происходят...
Значительно легче взаимодействовать с людьми, которые ставят спектакли,
рисуют картины и делают Бог знает что. Вот наша задача — создать
кристаллик, вокруг которого ожидание необходимости самореализации
выстроится в горизонтальную сетку, соединяющую людей, принадлежащих
к самым разным формальным группам. Кстати, местная
администрация оказывается одним из самых ценных двигателей.
— Изучался ли каким-либо образом международный опыт, я имею
ввиду опыт таких брендов, как Зальцбург, Канны, Авиньон и др.?
Глазычев В.Л.: Да, конечно, и изучался он по-разному.
Сегодня, что называется, «мы в курсе», но инерция собственного
процесса достаточно велика, чтобы развивать его самостоятельно.
Мы пока не можем играть в крупные проекты. Когда в рамках «культурной
столицы» удалось на бюджетный рубль добрать десяток рублей внебюджетных
— это был уже огромный успех. Это тоже школа, этому мы тоже учились
и продолжаем учиться.
Вот вы назвали Авиньон, — но это же гигантское предприятие с
колоссальным бюджетом с достаточной автономией, дипломатией в
отношениях с городскими и региональными властями. Это нам ещё долгий путь, пока что здесь, в России, проходят только средне-малые
проекты, где число спонсоров невелико и их ответственность и интерес
непосредственный, а не опосредованный. В каком-нибудь Ижевске
без поддержки ряда местных предприятий это сделать невозможно,
тогда как такие предприятия берутся работать только прямо на себя,
— а это другой масштаб, ещё не масштаб страны.
— Есть ли понимание у менеджеров культуры в этих городах в
том, что они обладают таким мощным ресурсом развития, как культура?
Глазычев В.Л.: Вопрос непростой и ответ непростой,
потому что сейчас происходят довольно драматические «схлестывания»
алгоритмов между традиционными отраслевыми деятелями, которых
менеджерами можно назвать очень условно, и теми, кто уже образован,
кто уже двигает свои проекты.
Но бывают и любопытные сдвиги. Вот, скажем, в Кирове после нашей
«культурной столицы» руководитель дирекций культурных столиц (сейчас
делается отдельная управленческая конструкция) стала Главой управления
культуры. Происходит вот это драматическое перевоплощение, переворачивание,
и ещё надо проследить, как это произойдет.
Скажем, в Димитровграде, где всего 135 тыс. жителей, сразу
наметился невероятный конфликт между интересами маленького
отдела культуры, живущего по своим алгоритмам, и задачей
проведения «культурной столицы». Мы разговаривали с мэром
города, который, во всяком случае, дал слово создать автономную
молодёжную дирекцию программы «культурная столица» вне существующего
отдела культуры[3].
Дело в том, что пока это было встроено внутрь, вся энергетика
тех молодых и любопытных людей была погашена и подавлена
традиционной вертикалью власти, которая куда страшнее на
уровне субъектов федерации, чем на уровне России в целом.
В Тольятти, начиная примерно с середины 80-х годов, происходит
очень любопытный процесс (я в нем принимаю частичное участие).
Его основные участники: любопытный Фонд развития городской культуры,
во главе которого стоит, так сказать, культур-менеджер нового
поколения, и не менее любопытный Фонд наследия, в котором руководителем
является представитель классической старой заводской бюрократии
(со всеми её плюсами и минусами), исполнительным директором —
культур-менеджер нового поколения. Они устанавливают между собой
определённое родство душ, программ, и городская администрация
уже не может не считаться с наличием этих институтов. Кроме того,
бывший мэр становится ректором университета, и, соответственно,
появляется ещё один вектор культурного движения. Таким образом,
возникает куда более сложное пространство культурной деятельности,
чем раньше можно было бы помыслить. Все это ещё только варится,
и было бы преждевременно делать выводы, но то, что процесс приобрел
на порядок большую динамику — это уже очевидно.
Как все сработает? Здесь надо смотреть, штудировать, изучать
эффекты — в общем, как показывает опыт, надо ещё 7-8 лет, чтобы
что-то получить. Во всём мире удается делать это быстрее, а у
нас ещё только один цикл прошел, да и то пока, в основном, в столице.
Пока нет того временного отрезка, который позволил бы исполнять
другую роль, кроме как роль включённого наблюдателя, кем я, собственно,
и являюсь: с одной стороны, — провокатором процесса, с другой,
— исследователем результатов этих процессов.
— Что Вы скажете об американском опыте развития городской
среды — я имею в виду культурный округ — и о возможности
применения этого опыта у нас?
Глазычев В.Л.: Это нам пока очень трудно дается,
хотя мы пытаемся в какой-то степени аналогичную зада чу решить.
Случай Ижевска очень характерен в данном отношении: у города есть
ясно выраженный центр — и это набережная гигантского пруда,
разрывающего саму ткань города, — пустующее сердце, в котором
нет места, где, как говорится, можно комфортно назначить свидание.
И вот мы
сейчас провели первый тур проблемного обсуждения ключевых
точек города — тех мест, где, с точки зрения местной элиты, напряженность
наиболее высока; а дальше мы переходим к определению того, какие
основные проблемы существуют в городе — и проблема скуки выступает
как ключевая, которая давит на психику тотально, и у людей при
власти растет понимание того, что это принципиально важно. И тог
да можно начинать разговор о своего рода «вычленении» центра там,
где его нет.
У нас же нет даунтаунов, поэтому американский город нам не указ,
там — свои проблемы, свои драмы. В общем, тут, что называется,
важно знать их опыт, но понимать, что нужно действовать несколько
иначе.
Почти то же самое мы делаем в Димитровграде, где тоже вместо
центральной площади — центральный пустырь, и вопрос его очеловечивания,
насыщения и экономической эффективности этого насыщения уже достаточно
осознан. И самое ценное там то, что нам удалось вовлечь студенческую
молодёжь в процесс осмысления, обсуждения и проектирования. Но
это всё ещё настолько в начале процесса варки, что я боюсь делать
какие-то серьёзные суждения.
— В связи с тем, что вы говорили о пустырях в городах, уместно
вспомнить ио тематических парках. Всего в городах постсоветского
пространства около 2 000 парков, и все эти
парки, как говорится, похожи один на другой. В то же время, в
тех же Соединенных Штатах их больше 30 000, и каждый старается
быть чем-то непохожим. Парк — это одно из привлекательных
мест города и, на первый взгляд, легко реализуемый культурный
проект. Каковы перспективы развития этого направления у нас?
Глазычев В.Л.: Есть такой сюжет, и он очень непрост,
потому что заимствовать внешнюю форму немыслимо, экономически
бездарно. Есть несколько не сов сем дурных попыток идти по самому
легкому пути, это когда возникает нечто, вроде парка
скульптуры. Это путь недурственный, но слишком простой, он городских
проблем не решает.
Вот я только что через Amazon выписал
книжку, посвященную проектированию Диснеевских систем. Городские
бюрократии ещё плохо образованы в этом ключе, уж точно. Это не
значит, что они дурные. Они стараются, но им очень тяжело это
понять. Легче всего они схватывают подражание внешним формам,
а это смертельно, потому что стоит это безумно дорого, а эффект
сомнительный. Кстати, Зураб Церетели и компания в Москве, я считаю,
творит чудовищное безобразие, подменяя мышку мишкой, зайчика,
не знаю, — кем-нибудь ещё, а, в общем, пытаясь воспроизвести машину,
рассчитанную исключительно на американскую семейку, — конструкцию,
культуру, мягко выражаясь, «не от большого ума».
Тематические
парки, свои, могут возникнуть. Судя по всему, намечается ядро
в Екатеринбурге. Они там первыми по-настоящему начали заниматься
сугубо промышленной археологией. Я так думаю, что они, может быть,
первыми смогут сделать любопытное пространство, которое было бы
не только обозримым, но и действующим. В своё время я был приятно
поражен политехническим музеем тогдашнего Западного Берлина, в
котором вы как посетитель могли сами изготовить лист бумаги и
сами на нем оттиснуть какую-то картину. Вот такое активное включение ещё настолько не заведено в наших музеях, пока есть лишь ничтожные
(слава Богу, они уже есть) попытки стать интерактивными. А без
интерактивности тематический парк не работает, потому что
не сходится аудитория и стандарт. В Японии получилось, потому
что там соблюдается колхозный принцип достаточно тесного проживания.
В нашей стране коллективное действие просто распалось и единственное,
где оно ещё существует, — это дискотеки. Очень трудно грамотно
выстраивать сценарий, тогда как тематический парк — следствие
этого сценария, с моей точки зрения, а не глубоко самостоятельная
вещь. Все же надеюсь, что нам удастся выйти на формирование экспертных
советов в городах, таких как сейчас в Ижевске, где много профессионального
обсуждения ключевой проблемы «тошнотворности» среды.
А самое ужасное — это получить тематический парк, который делает
архитектор. Я сам архитектор и поэтому знаю: самое опасное, когда
я своё видение должен выдать за видение других. Однако пока работает
стереотип «напиши сам себе задание», и арт-менеджера как менеджера
инновационного процесса у нас ещё никто не привлекает. А он здесь
принципиально важен, консультант нужен уже на этапе формирования
технического задания, и для этого он должен вызреть сам, не по
чужим книжкам, которых довольно много и которые очень симпатичны.
Вот мой опыт, начиная с середины 80-х, диалогового взаимодействия
с людьми — реальными людьми, а не с теми, кого я выдумал бы себе,
— показывает, что процесс реализуем, но он колоссально энергоемок,
и, извините за выражение, емок в смысле интеллекта. Его просто
так не решить.
С одной стороны, это искусство, а с другой, — доверие и выработка
доверия, потому что содержание проекта должны рождать именно эти
люди. Только у подобных проектов есть шансы пустить корни.
— Как культурные проекты влияют на качество жизни в городе?
Глазычев В.Л.: Очень сильно, поскольку качество
жизни оценивается степенью переживания, а не по показателю, отпечатку,
как, например, можно говорить об обеспеченности жильём количеством,
извините за выражение, посадочных мест. Этот процесс невероятно
сложный. Нельзя прыгнуть из помойки в рай. Есть обязательный промежуточный
шарнирный путь, этап «приведения в чувство» и выработки некоторого
самоуважения городского сообщества. Чебоксарский опыт показывает
— это так. Несколько малых городов, которых наблюдали наши
экспедиции, подтверждают — это так.
Моя стратегия, если так можно выразиться, заключается в том,
чтобы не пытаться одновременно тянуть все точки, а стараться принести
дополнительную энергию в те точки города, где уже есть какое-то
движение. И тут, мне кажется, «зарыто много собачек», потому что
следующим качеством становится многообразие выбора. Это не жёстко
связано с деньгами. Я часто привожу такой пример: Казань вложила
безумные, по сравнению с Саратовом, деньги в свои пешеходные улицы.
Но Саратовская пешеходная улица является европейской по типу поведения,
а Казанская — нет. Просто Саратовская проектно, или интуитивно,
или потому что денег не хватило, оказалась рассчитанной на разные
кошельки одновременно, да плюс на нее наложилась местная, очень
специфическая филологическая культура (по причине последней названия
заведений в Саратове обладают яркой характерностью: например,
интернет-кафе «Бешеная мышь» или магазин кондиционеров «Бедный
студент» на той же улице, и это не единожды), а так и возникает
многомерная среда. В Казани колоссальные деньги заложены в брусчатку,
фонари, скульптуры, но, кроме дорогих бутиков, там есть и «подлые»
пивнушки. Между двумя горизонтами нет промежутка; в результате,
вечером всё это умирает для нормального человека — там неуютно,
хотя и неопасно. Вот это и есть тот тонкий механизм настройки,
который без менеджеров культуры, без исходного программирования
культурного действия, получить нельзя.
Сейчас очень интересный процесс развертывается в Нижнем Новгороде,
где возникла идея наполнить некоторым смыслом как бы пустую административную
форму — центр округа. Всего лишь рамка для федерального рассмотрения.
Но и это шанс. Дальше удалось добыть кое-какие деньги. Так или
иначе, было проведено, впервые, голосование по вопросу о том,
как эти деньги потратить (не идеально, может быть, организованное
голосование, но тем не менее). Затем начинает происходить переосмысление
пешеходной улицы города. Худо-бедно возникает комиссия, много
упрощенная по типу участников, которая осмысляет, обсуждает эти
проекты ещё до того, когда они получают форму конкретных инвестиционных
или архитектурных градостроительных проектов. Вот это нормальный
путь, но пока это «нормальной нормой» не стало. Ещё предстоит
задать образцы, а также задать некие противовесы обычному хаотичному
течению жизни.
Ну почему в Ижевске местные деньги потрачены на памятник Пушкину,
при всем почтении к Александру Сергеевичу? Когда остроумные ребята
в Симбирске начинают играть с буквой «Ё», Карамзиным и всем прочим
— тут есть шанс. А когда просто памятник Пушкину аккурат в Ижевске
— формально: все хорошо, по сути: никого не затрагивает. И мера
самоосознания городского сообщества без людей пишущих, рисующих,
сочиняющих, снимающих неосуществима в принципе; когда власть начинает
это понимать она начинает видеть в этих людях партнеров. Это и
есть стратегема нашей программы «Культурная столица», которая,
пусть с большим-меньшим успехом, но движется.
— Вы как-то говорили, что в России нет городов, а есть слободы.
Насколько культурный проект может изменить это
понятие?
Глазычев В.Л.: Говоря жёстко, — это единственная
форма превращения слободы в город, потому что слобода предполагает
неустойчивое существование: сегодня я здесь, завтра меня сковырнули
куда-то выкинули. Город предполагает некую устойчивость, наследование
среды — меняющейся, но и наследуемой. Слобода становится городом,
когда в ней из двух типов состояния: работа и сон — выстраиваются
промежуточные: третья, четвёртая и т.д., — когда обогащается выбор.
— Каковы, на Ваш взгляд, возможности культурного проекта
сделать город инвестиционно привлекательным?
Глазычев В.Л.: Боюсь, тут есть лёгкое опережение,
потому что в принципе — да, такие возможности есть, но это «в
принципе» предполагает всё-таки многостадийную схему. Структурно
шаг в культурной эмансипации означает, конечно же, шаг в квалификационном
горизонте всего целого: возрастание выбора, развитие воображения,
которое охватывает все сферы нашей жизни, в том числе деловую.
Но ступенечек здесь много, и надеяться просто на то, что «вот
сделаем хороший музей, и сразу потекут ручьем инвестиции», было
бы неосторожно.
Не так давно, осенью прошлого года, прошла встреча с западными
потенциальными инвесторами, на которой Россию представляло шесть
регионов, из них пять — нефтегазовые. Среди них была одна Чувашия,
у которой нет ни нефти, ни газа. И статус Культурной столицы прозвучал
понятным для иноземцев сигналом. Это опознаваемый признак, и он
сработал довольно эффективно. Но, в целом, это очень деликатное
дело, здесь простые схемы не просматриваются.
— Как происходит вовлечение населения в процесс обновления
города через культурный проект?
Глазычев В.Л.: Ну, вот здесь я, на основании уже
многолетне го опыта, довольно жесток. Я бы сказал так: вовлечение
населения в массовом порядке — это пока чистая утопия или формальность
типа субботника. Для меня первостепенной задачей является вовлечение
элиты, т.е. людей с повышенным IQ и с повышенным чувством сопричастности.
Если этих людей удастся зацепить, то пассивное большинство в значительной
своей части ними последует. Вот такова рабочая гипотеза, которая,
в основном, более или менее работает.
Работать просто в пространство — это примерно «греть вселенную»,
это как советское ЖКХ. Конечно, какой-то эффект есть и от такой
работы, но КПД её ничтожно мал. Работа, ориентированная на выявление
и сотрудничество вот с этим активным меньшинством, пусть его будет
вначале 2-2,5%, — это уже гигантский сдвиг. Дальше вы можете быть
почти уверены, что следующие 25%, что называется, — ваши сами,
и не надо тратить на это энергию и бешеные деньги.
— А каково, на Ваш взгляд, влияние культурного проекта на
миграционные и демографические процессы города?
Глазычев В.Л.: Это вопрос очень тонкий и очень
плохо исследованный. По одной простой причине — статистика ни
к черту не годится. У меня есть прекрасный пример. Я изучал Лаишевский
район, в котором работал. По формальному балансу мы получали:
сколько было народа, столько и осталось; при этом выяснялось,
что из 26000 человек 1000 выехали, и 1000 приехали — т.е. в сумме
«по нулям». Дальше вставал вопрос: откуда приехали, куда уехали.
И здесь вес культурно-средовых факторов вроде был достаточно
высок: например, ни для кого не секрет, что люди в массе своей
заботятся о детях, так что вопрос о цивилизованности места, у
которого есть не только денежная форма, весьма существенен; цивилизованность
места, в свою очередь, подразумевает, в том числе, и доступ
к образовательному процессу — вот почему место, где есть филиал
университета, имеет гораздо более высокий коэффициент притягательности,
чем место, в котором этого нет. Но при всем при том не будем забывать,
что чисто финансовая сторона настолько ещё весома, что в ряде
случаев может довольно серьёзно «перевешивать» другую. Однако
изучить это серьёзно, по-моему, ещё никто не сумел.
Вот я сейчас вошел в состав экспертного совета ВЦИОМа, после
его расчленения. Попробую убедить коллег внести целый ряд дополнительных
элементов в вопросники, которыми мы постоянно пользуемся. Фонд
Общественного Мнения, фонд с которым я дружен, недавно сделал
неудачную попытку выйти на уровень проникновения в образ жизни
обычного человека: они получили на кучу вопросов более 70% ответов
«не знаю», что означает, что все эти вопросы были поставлены недостаточно
точно.
Все это — очень тонкий механизм, на который пока что наша социология
не была настроена, т.к. кормилась она только от выборов, а там,
что называется, «вопрос простой». Торопиться здесь с уверениями,
что завтра мы с вами добьемся какого-то эффектного культурного
проекта и сюда побежит народ, — я думаю, не стоит.
— Кто такой арт-менеджер города?
Глазычев В.Л.: Культур-менеджмент, вообще, — это,
прямо говоря, просто непаханое поле. Более того, я глубоко убежден,
что эта деятельность никоим образом не может, не должна быть элементом
городской бюрократии. Зато она может быть контактно связанным
с ним (и в этом смысле вполне муниципальным, но при этом автономно
работающим) конструктом, предназначенным установить обратную связь
между усилиями обеих сторон. Я никогда не брошу камень в
городские администрации, потому что вижу и знаю, как много
они пытаются сделать, оставаясь обычно в неведении относительно
эффектов своих действий. Насколько готовы к этому те или иные
муниципальные сообщества — это вопрос открытый. Думаю, что очень
по-разному, и зависит это не от размера города, а от целого ряда
случайностей. Но там, где есть осмысленные управленческие команды,
там есть шанс.
Совершенно аналогично я пытаюсь внедрить в нашу жизнь функцию,
которая называется «пространственное планирование». Она не встраивается
в существующую систему исполнительной власти. Абсолютно необходим
экспертный агент, который позволяет установить связь между плановым
действием и, грубо говоря, простыми координатами реального физического
и социального пространства.
Культур-менеджер — это то же самое, только применительно к более
плотному человеческому сообществу. То, что уже подрастает поколение
потенциально способных людей, — это факт, когда это перейдёт в
актуальное состояние — пока не знаю. И я тут не пассивный наблюдатель,
а, в какой-то степени, агент действия, эффективность которого
ещё предстоит оценить.
|
