|
Не был в Латвии шестнадцать
лет.
Упадок Латгалии схож с упадком в Коми-Пермяцким округе. Рига причесана
и смотрится недурно. Евросоюз дал денег на реконструкцию инфраструктур
ЖКХ. От всей индустрии осталось несколько заводиков, где тачают одежду,
уходящую в мир под известными западными марками. От всех национальных
торговых марок остался "Рижский бальзам". У входа в Аквапарк очередь. На
придорожном плакате надпись: "У агрессивного водителя маленький... IQ".
Над столицей на малой высоте пролетели три натовских истребителя,
демонстрируя уютную защищенность бывших лимитрофов от нас, грешных. Юрмала
утратила память о курортном прошлом и превращается в комфортный спальный
район столицы — новые виллы, порой совсем недурные, пока ещё соседствуют с
одряхлевшими домиками, ждущими покупателей. От курорта осталось несколько
гостиниц, в которых убожество древесно-стружечной обстановки номеров и
конференц-зала отчасти уравновешено фонтаном в холле и бассейном с двумя
банями, в мраморе в придачу.
Заново отстроенному в центре Риги Дому Черноголовых уже пять лет —
через полвека потемнеет и будет как старый. В центральном книжном магазине
полно русских книг. Русская молодёжь отлично говорит по-латышски. Тихо.
Демонстрации начнутся 1 сентября.
Визит в рижский Музей оккупации, экспозиция которого претендует на
то, чтобы объять полувековую историю небольшой страны, поучителен.
Невротизм и закомплексованность всякой сути непременно проступают в форме.
Невротизм и закомплексованность нового Латвийского государства чётко
отражены в форме подачи и впрямь весьма болезненной темы. Отчасти
путаность послания, заданного музеем, имеет основанием то простое
обстоятельство, что создавался он исключительно на средства, собранные
эмигрантами в США, Канаде и Великобритании, то есть людьми, которые в
Латвии советской не были, её не знали и знать не желали.
Как ни крути, но трудновато вытянуть без издержек тезис о непрерывности
оккупации в течение полувека. Вполне понятно ностальгическое фотоописание
междувоенного независимого бытия. Все, что относится к реализации пакта
Молотова-Риббентропа, есть факт, и подан он как факт, включая жёсткую
правду о чекистских чистках первой волны. Но уже все, что касается начала
войны, судя по подбору фотографий, разрывается между злорадством по поводу
поражения Красной армии и чувством неловкости в связи с восторгом толпы
при виде гитлеровцев на улицах латвийской столицы. Неловкости тем большей,
что чувство исторической ответственности всё же понуждает включить в
экспозицию карту России, напечатанную немцами в 1942 году: на ней вообще
нет прибалтийских государств.
По мере хронологического движения сквозь годы немецкой оккупации
вибрация авторской установки нарастает. Бочком, бочком, вскользь упомянуто
о роли местных энтузиастов охоты на евреев. Формирование латышских дивизий
в составе вермахта несколько раз названо "добровольным" (с аккуратным
добавлением кавычек к этой добровольности). Аккуратно отмечено, что
попытки местного самоуправления добиться какой-то весомой роли в делах
житейских отметались оккупационной администрацией в зародыше. Кавычки
куда-то исчезают, когда речь заходит об участии латышских частей в
яростной обороне Курземской группировки против наступавшей Красной армии
до самого подписания капитуляции в Берлине. В общем-то понятно, поскольку
остатки именно этих воинских частей превратились в партизан, боровшихся с
советским режимом несколько лет.
Затем эпопея второй волны депортации, где, разумеется, не делается
никакого различия между её жертвами. Независимо от того, кто они были и
что делали, они все — жертвы, и точка. С этого момента экспозиция
выравнивается и успокаивается: все, что с 1945 по 1991 год, было дерьмом.
Вредная индустриализация, продажное искусство и тотальное оподление.
Финал скомкан: Горбачев, перестройка, гласность, создание Народного
фронта — это все уместилось на полуметре. Ельцин, указ о признании
независимости, поздравление от президента США — ещё полметра. Естественно,
ни звука о тех, кто в Москве из лучших побуждений прокладывал путь к этому
признанию, не предполагая, не имея воображения предположить, что в этих
краях в аусвайсе появится клеймо: "чужой". Есть простая, внятная установка
— Латвия должна быть единой общиной, двухобщинной модели не будет, потому
что иначе быть не должно! Nothing personal. Россия молчит.
При почти откровенных разговорах с несколькими старыми знакомыми
(латышами) стало ясно, что они чувствуют, мягко говоря, неловкость: вся их
жизнь в той Латвии, которая была далеко не последним местом в Советском
Союзе, оказалась перечеркнута. То большое пространство, в котором они
пользовались известностью, было черной дырой, и только. Теперь они учатся
жить на задворках. На задворках тоже можно жить.
Евросоюз — милая контора: столько разговоров о правах человека где
подальше, и столько терпимости к здешней ледяной логике. А ведь ситуация
тревожна, ведь лед этой логики, не предполагающей компромиссов, не мог не
вызвать горячность в русской общине, расколотой на меньшинство "граждан" и
большинство "чужих". Есть основания ожидать, что с 1 сентября здесь, как и
во Франции (в связи с законом о запрете
религиозной символики в средней школе), станет
жарко. Среди активистов русского сопротивления против выдавливания
русского языка из школ, пока ещё носившего подчеркнуто цивилизованные
формы, есть те, кто непременно сделает попытку обзавестись собственными
мучениками и вызвать в России эмоциональный взрыв, чего только и ждут
Рогозин & Со. |
